Ноябрь 2003.
Мюзикл «12 стульев».
Обманутое ожидание
Катерина Перфильева.

Чем интересен театр для зрителя? Ожиданием. Зритель всегда чего-то ждёт: встречи с любимым артистом, нового воплощения известного сюжета, возможности показать недавно купленное вечернее платье. Собираясь на мюзикл «12 стульев», я ждала… провала. По моему глубочайшему убеждению, неудача должна была постигнуть всех. Продюсеров – за то, что угрохали кучу денег, когда и слепоглухонемому понятно, что люди (даже после масштабной рекламной кампании), памятуя о трагедии «Норд-Оста», не будут устраивать очереди у касс и спрашивать лишний билетик у спешащих на спектакль. Неудача должна была постигнуть режиссёра: в конечном итоге именно его будут ругать за неправильный подбор актёров, неудачно выстроенные мизансцены, искажение сюжета, издевательство над известным всем и каждому произведением. Шквал критики ждал композитора – за примитивную музыку, автора текстов – за туповатые стихи и диалоги, артистов – за… просто потому, что они артисты, и всегда (или поч ти всегда) найдётся, за что их отругать. Но самое главное – неудача ждала меня. Господи, и зачем я только иду на «12 стульев»?! Ведь чечётка по технике исполнения не дотянет до уровня американцев в «42-й улице», «нотр-дамовская» душевность и трагичность роману Ильфа и Петрова не присуща по определению. И опять Мазихин… Я не вынесу очередной «Упаковки» (кто был на этом «спектакле» – меня поймёт).

Мюзикл мне понравился. После необычной в художественном решении, но довольно скучной «Осады» Гришковца яркие в оформлении, динамичные по действию, с необычными декорациями и костюмами, интересными актёрскими работами «12 стульев» вызвали ощущение праздника. Недостатки у мюзикла, конечно, есть. «Песню о Москве», «Марш гпушников» и Горького можно убрать из спектакля без особого ущерба. Жалко «урезанных» Эллочки-людоедки и мадам Грицацуевой, хотя ария последней просто бесподобна по своей неожиданной концовке. Великолепна песня Остапа о будущем.

Но шла я, конечно, на Балалаева. В Notre Dame de Paris он мне активно не понравился: да, наверно, его трактовка образа Фролло ближе к Гюго, да, наверно, он обладает неплохими вокальными данными (мне судить сложно – музыкальным слухом я, к сожалению, обделена). Но после Маракулина, после его берущего за душу голоса, после едва сдерживаемой страсти его героя к Эсмеральде, после его «Это не ненависть, это – любовь. Любо-о-о-о-о-о-о-о-вь», наконец… После этого Балалаев в образе Фролло показалась мне слишком скупым на эмоции, слишком аскетичным в движениях в и без того не предполагающей излишней «физической активности» роли. Он слишком сухо проговаривал (именно проговаривал) свой текст, слишком громко и старательно пел. Так играют в доронинском МХАТе и на утреннике в детском саду, стараясь не столько прочитать стихотворение, сколько прокричать его. После Notre Dame с Балалаевым я вполне искренне недоумевала, читая восторженные отзывы своей тёзки. Да что греха таить, мне надо было убедиться, что Балалаев Маракул ину (по силе воздействия на аудиторию в целом и мою душу в частности) – не конкурент.

С недоумением, непониманием и совсем крошечной капелькой любопытства даже не к самому Балалаеву, а к тому, что же в нём может нравиться, я и пришла на «12 стульев». Будучи на 99,9% уверенной, что актёр, проваливший роль Фролло, может, конечно, хорошо сыграть Кису Воробьянинова, но он не сыграет его на «ах!», на безмолвный восторг и «не видимые миру слёзы».

Первые минуты первого акта оправдывали мои мрачные «прогнозы». Балалаев играл так, будто он студент первого курса театрального училища где-нибудь в Свердловске, и задание у него – быть услышанным зрителем, сидящем на последнем ряду. Но постепенно спектакль «захватывал» меня: хор девушек из богадельни и мадам Грицацуева, отец Фёдор и студенты-химики, Остап Бендер – лирик и прагматик, циник и хитрец, великолепный чечёточник и поэт. А самое главное – чем-то неуловимым, невидимым притягивал к себе тот высокий худощавый человек в очк ах, со стареньким портфелем, в сером пальто и шляпе. Чем? Голосом: то настойчивым и грозным, то молящим и заискивающим? Виртуозно, технически безупречным исполнением танцев? Не знаю. Но догадываюсь, что и голосом, и выразительной мимикой, и поразительной энергетикой, и чем-то таким чарующим, что невозможно оторвать взгляд.

Впрочем, Балалаев мог выйти на сцену только для исполнения своей финальной арии прощания-прощения-покаяния-надежды-тоски. Это не игра актёра, но Артиста, гениального Артиста. И в самом конце спектакля, когда все герои недоумевают по поводу смерти Бендера, моё внимание приковано к одиноко стоящему чуть в глубине сцены человеку – человеку, потерявшему цель, друга, потерявшему себя.

Я ухожу потрясённая. Меня обманули. Это не провал. Это удача, большая творческая победа. И я рада.